"первое условие бессмертия - смерть"
Бабушки не стало…
Выразить словами… получается грубо и не так…
Но я хочу помнить этот день, хочу до подробностей всё потом «знать»…
Было очень много людей… было очень много венков и слез…
Хроника:.. за неделю маме стало плохо настолько, что мы вызывали скорую… давление таким никогда до этого не становилось – мама от боли не могла говорить, только плакала.
Бабушке сообщили, она переживала; и это было правильно - сказать, потому что мамина мама (как и каждая другая) в любом случае чувствует, что с детьми что-то происходит…
Потом слегла уже она – у бабушки приступы были регулярными последних 15 лет… карточка исписана страшными диагнозами, некоторые в нашей районной Больце ни разу не видели и не знали, как лечить такие заболевания… так и говорили: «Везите в столицу, мы тут ничего сделать не можем».
У нее с молодости не было щитовидки (вырезали когда-то зоб, а теперь это лечат), был врожденный порок сердца и заболевания печени и поджелудочной. Она с 30 лет страдала «по-женски»… так, что каждый месяц ложилась в больницу на пару дней. Бабушка мучилась всю жизнь – бабушку всю её жизнь мучил дед.
Я… я его тоже люблю… я его люблю и ненавижу, и могу кому угодно доказать, что это возможно… но о нем как-нибудь потом…
В субботу я крестила Ольгу-Марию… маленькую удивительно спокойную девочку со смешными ушками. Мы отпраздновали это событие в семейном кругу папиной двоюродной сестры. Уехали не поздно, часов в 19. По-пути заскочили в гипермаркет, чтобы с утра в Воскресенье не терять время на покупку хлеба, курочки и всяких мелочей. Купили для бабушки куриных ножек – она вообще могла кушать только каши на воде, отварную курицу и рыбу. Ничего, содержащего витамин С, ничего сладкого и жирного… так что почти ничего и не могла. И вот мы разложили продукты по холодильникам-морозильникам, и в 21 позвонила Анюта. Она плакала, плакала и говорила маме, что бабушке очень плохо, как никогда, и что участковый врач ничего не может сделать, и что скорую ждут уже пол часа… А вообще скорую она вызвала в 20.00, но там отказались принимать вызов, сказали звать местного доктора… и он пришел как мог, с другого конца большой деревни через 30 минут… и сказал, что давление в норме и срыва ритма нет (обычно было что-то из этого), добавил, что помочь не может – нужно ехать в райцентр… и вот тогда в скорой приняли звонок… и приехали через час… и особенно больно было от слов дежурного врача реанимации той ночью, что состояние очень тяжелое, и что, возможно, скорую нужно было вызвать раньше… бабушка не могла уже дышать самостоятельно – ее подключили к аппарату обеспечивающему искусственную вентиляцию легких и стали колоть седативные препараты… или, как выразился доктор, они «стали седировать» бабушку…
Да, после звонка Анютки я стала отваривать бабушке курицу, потому что в больнице она кушать ничего не смогла бы. Потом Анюта сообщила, что бабушка в реанимации… у меня случился ступор… я увидела, что мама вот-вот разрыдается, и испугалась самого страшного… она плакала навзрыд на моем плече, а я не знала, что она услышала по телефону… У мамы резко подскочило давление, она не могла спокойно дышать – хрипела. Потом выпила таблетку и сказала только «собирайся». Позвонила Алинка, спросила выезжаем ли мы: «Да, выезжаем, перезвоню и скажу, когда выходить». Дорога была тяжелой… мама пила какие-то таблетки, а потом ее ими же рвало… давление не опускалось. Мокрый снег, на одном участке ливень, потом просто мелкий-мелкий «пыльный» дождь и фуры по встречной… много-много фур… я сейчас рада, что была за рулем, потому что просто так ехать спокойно не смогла бы… в районке мы были часа в 2 ночи.
Нашли дежурную медсестру, спасибо этой девочке за помощь. Она измерила давление маме и тете, уколола первую и дала таблеток второй. Мы с папой пошли искать реанимационное отделение. Оно маленькое, на третьем этаже. Там страшно – все очень тихо разговаривают и постоянно пищат аппараты, запах больницы – нет, меня он не беспокоит, но кажется что там он особенный – так пахнут надежды на то, что не случится.
Молодой круглолицый, из-за румянца на щеках выглядящий, как крупный ребенок, врач сообщил, что всё плохо. Я плакала, папа успокаивал… нельзя было, чтобы мама меня такой увидела. Позвонила Анюте, она, конечно, не спала и ждала нас. Дома у бабушки… это всегда был и будет «бабушкин дом»: мы шли «к бабушке», даже если навещали деда, копали и сажали картошку «у бабушки», все праздники отмечали «у бабушки»… дома у бабушки расстелили постели и легли спать… о чем говорили не помню… никто не помнит…
Утром встали в разное время, Анюта раньше всех. Она напекла блинов. Моя милая Анюта переживала, что у бабушки они получаются вкуснее, и за этими переживаниями прятала совсем другие… средняя сестра – она самая сильная и волевая с детства, но это не значит, что ее сердце болит меньше. Звонили в реанимацию, услышали: «Состояние стабильно тяжелое». Подключили родственников, которые так когда-то работали. Они рассказали более доступно всё то же самое. Думаю, им сказали больше, а нас берегли.
Дома было холодно, все ходили больше молча, пытались найти себе занятие. В половине второго решили, что надо собираться – на завтра ведь всем на работу. Заехали в больницу. Мама осталась в машине, а мы втроем: папа, Алинка и я пошли в реанимацию. В тот день дежурил врач, которого родители хорошо знают - высокий, худой Пётр с седыми усами. Он сообщил, что готовиться следует к худшему, что бабушка в очень тяжелом состоянии и разрешил нам к ней пройти. Сейчас чувства двойственные, я рада, что у меня хватило сил зайти, и одновременно жалею, что видела бабушку такой… она была в сознании, лежала чуть-чуть на боку, потому что по трубкам у нее из легких выходила мокрота, во рту была большая трубка аппарата, который за нее дышал. Бабушка, как потом сказала Алинка, «стригла глазками». Она слышала наши голоса, но повернута была так, что видеть могла только врача… поэтому смотрела то в одну, то во вторую сторону, и всё нас не находила. Алинка подошла чуть ближе, и бабушка остановила свой взгляд на ней. Я думаю, бабушку это успокоило. А мы потом успокоиться не могли, слишком тяжело было видеть ее такой…
В 7 утра понедельника зазвонил телефон. Я услышала мамин голос. Почти спокойный и очень тихий, натужный. Она спросила, могу ли я приехать. Первой мыслью было, что ей хуже, что давление опять поднялось – и это тоже было правдой, но мама сообщила другое: «Бабушки больше нет».
Еще мама сказала, что Дима с Алинкой уже там – выехали в 3 -, а меня не будили, потому что ночь накануне я провела за рулем. Я встала с кровати, как отлаженный робот. Всё делала четко, быстро. Расплакалась только в ванной… Паша меня успокаивал, а я не могла остановиться и… поверить.
Всё черное…
Мы быстро доехали, мама уже была почти готова, папа еще спал, тоже не прилег за ночь.
Список продуктов…
Адрес, где можно купить венки…
Какой-то документ на Папину работу и деньги на похороны…
Мы выехали в 8.40 решать все эти вопросы… Паша отпросился с работы, я ему очень благодарна за такую поддержку, он и был за рулем… в 14 приехали «к бабушке».
Всё это время Димка с Анютой были в райцентре: покупали гроб, ждали вскрытия…
Его делают обязательно, отказ написать нельзя…
Я не была в морге, но впечатления у брата и тети остались ужасные. Дима рассказывал так: «Морг – это 2 комнаты. В первой стоит пара каталок, во второй всё происходит. Обстановка страшная, света нет, двери не запираются, и даже если их прислонить к коробке, то всё равно останется громадная щель, почти дыра.»
Алинка занималась домом, ей помогала папина сестра. Когда мы приехали, все зеркала уже были закрыты, мебель убрана. В гостиной стояли стулья, лавочки, постамент для бабушки и стол для «плакальщиц».
Пришли женщины, которые должны были готовить поминальные столы. Я теперь знаю, что близкие родственники готовить не могут.
Какие-то дела, что-то принести, что-то найти… после трех Анюта сказала по телефону, что они едут «домой»… с бабушкой.
Машину организовала соседка, она вообще много что подсказала и решила: сама недавно похоронила отца, а Анюта ей во многом тогда помогла.
Ожидание ужасно… для себя могу отметить, что самые страшные моменты – это ждать, когда привезут домой, увозить из дома и когда на кладбище закрывают крышку… навсегда.
Бабушку внесли, поставили, открыли гроб… мы и так плакали, но тихо… про себя, а тут все начали рыдать. Это очень больно.
Она такая спокойная лежала, лицо такое… без печати боли. Когда бабушка болела, у нее вокруг глаз появлялись темные круги, лицо становилось малоподвижным… сразу было видно, как ей плохо, а тут – тут она «спала».
Платье она себе сшила у племянницы лет 12 лет назад, после первого инфаркта. Сиреневое длинное с шитым поясочком. Недавно, вспоминали тети, собиралась померить и, если надо, чуть перешить. Мы ей подготовили платочек на руки: белый, с аккуратным кантиком и маленьким букетиком фиалок в одном из уголков. Волосы покрыли тонкой белой шалью с набивными мелкими цветами. Туфли черные, без каблучка. Поставили между пальчиков образик, одели на руку ружанчик, положили под подушку зёлки и молитвенник – так надо.
Ксендза в деревне в понедельник не было, он уехал еще утром в Гродно и должен был вернуться вечером. Это беспокоило, потому что мы не знали во сколько будем бабушку хоронить.
С половины четвертого стали приходить-приезжать родственники. Потом друзья, соседи, знакомые. Людей было очень много, венки стали ставить не только вокруг гроба, но и возле стенки. К семи вечера добрались «спявачкi» - пожилые женщины, которые читают молитвы и поют костельные песни. Приблизительно с этого же времени «бабушкиных гостей» стали приглашать за стол. В восемь подъехал ксендз. Он только-только успел переодеться с дороги и сразу к нам. Имшу назначили на 12 утра, а в 11 он обещал прийти отпевать. До этого я думала, что вокруг похорон слишком много суеты, но сейчас понимаю её чистый смысл: мысли о том, что что-то надо делать, что что-то нужно бы не забыть дают мозгу отойти от страшных мыслей… эта занятость успокаивает, позволяет отвлечься. Люди, которые приходят и сочувствуют – катализаторы слёз, но как же быть, если не выплачешься!? Добрые слова, слова участия, объятия. К ночи я уже не плакала, я почти спокойно ожидала завтрашнего дня. Дома отключили отопление, поэтому в комнатах, где не было постоянного потока людей, было очень холодно. Антония привезли домой часов в десять - он гостил у друзей. Анютка привела его за руку в комнату, где была бабушка, малыш стушевался в незнакомой обстановке. Зашептали «попрощайся с бабушкой», наш котик прижался к своей маме, сидя у нее на коленях, еще чуть-чуть посидел и попросил: «Можно я пойду?». Ближе к одиннадцати вечера Анюта стала укладывать Антония спать, я тоже уснула, и не слышала, как Паша читал малышу сказку. Снила пустоту.
Всю ночь у гроба просидели мама, Анюта, Алинка, тетя Ядзюня (Ядвига - бабушкина племянница и ровесница, а поэтому и лучшая подруга) и две бабушкины сестры: Рэня (Ирена) и Лёдзя (Леокадия).
Утром мельница завращалась снова. Все, кто был дома, начали с кофейно-чайного завтрака, потом стали подтягиваться все остальные. Ксендз перенес службу на более раннее время: вместо 12, мы были в костеле уже в 11.30 от дома шли пешком и туда, и, потом, до кладбища. Какой красивый выдался день! Такой чистый и сияющий. Имша прошла быстро.
На кладбище собралось очень много людей.
Сырая ямка, «жвирок» кучкой.
Ксендз отчитал молитвы, а мы гладили бабушкины руки, лицо сидя на корточках. Её так не хотелось отпускать. Потом пришлось прощаться. Крышку закрыли. Одно из самых сильных впечатлений – ужасно больно и абсолютное ощущение нереальности момента.
Стук песка о дерево… люди, берущие горсточки холодной, песочного цвета субстанции.
Всё время, пока «творилась» могилка, спявачки читали коронку (ружанец перенесли на время перед поминальным обедом, потому что день хоть и был удивительно солнечным, теплом не баловал). Расставили венки. Расселись по машинам.
Дома был обед. До него читали молитвы и пели песни. Получилось долго – час с минутами.
Стол хвалили – всё было вкусно.
И потом мы убирали в зале и спальне, мыли посуду и подметали полы. Сортировали всё, что осталось съестного, по коробочкам и баночкам.
После 20.00 Пашка, я и Димка выехали в Минск - утром нам всем нужно было быть на работе. Родители и Алинка приехали на следующий день.
Выразить словами… получается грубо и не так…
Но я хочу помнить этот день, хочу до подробностей всё потом «знать»…
Было очень много людей… было очень много венков и слез…
Хроника:.. за неделю маме стало плохо настолько, что мы вызывали скорую… давление таким никогда до этого не становилось – мама от боли не могла говорить, только плакала.
Бабушке сообщили, она переживала; и это было правильно - сказать, потому что мамина мама (как и каждая другая) в любом случае чувствует, что с детьми что-то происходит…
Потом слегла уже она – у бабушки приступы были регулярными последних 15 лет… карточка исписана страшными диагнозами, некоторые в нашей районной Больце ни разу не видели и не знали, как лечить такие заболевания… так и говорили: «Везите в столицу, мы тут ничего сделать не можем».
У нее с молодости не было щитовидки (вырезали когда-то зоб, а теперь это лечат), был врожденный порок сердца и заболевания печени и поджелудочной. Она с 30 лет страдала «по-женски»… так, что каждый месяц ложилась в больницу на пару дней. Бабушка мучилась всю жизнь – бабушку всю её жизнь мучил дед.
Я… я его тоже люблю… я его люблю и ненавижу, и могу кому угодно доказать, что это возможно… но о нем как-нибудь потом…
В субботу я крестила Ольгу-Марию… маленькую удивительно спокойную девочку со смешными ушками. Мы отпраздновали это событие в семейном кругу папиной двоюродной сестры. Уехали не поздно, часов в 19. По-пути заскочили в гипермаркет, чтобы с утра в Воскресенье не терять время на покупку хлеба, курочки и всяких мелочей. Купили для бабушки куриных ножек – она вообще могла кушать только каши на воде, отварную курицу и рыбу. Ничего, содержащего витамин С, ничего сладкого и жирного… так что почти ничего и не могла. И вот мы разложили продукты по холодильникам-морозильникам, и в 21 позвонила Анюта. Она плакала, плакала и говорила маме, что бабушке очень плохо, как никогда, и что участковый врач ничего не может сделать, и что скорую ждут уже пол часа… А вообще скорую она вызвала в 20.00, но там отказались принимать вызов, сказали звать местного доктора… и он пришел как мог, с другого конца большой деревни через 30 минут… и сказал, что давление в норме и срыва ритма нет (обычно было что-то из этого), добавил, что помочь не может – нужно ехать в райцентр… и вот тогда в скорой приняли звонок… и приехали через час… и особенно больно было от слов дежурного врача реанимации той ночью, что состояние очень тяжелое, и что, возможно, скорую нужно было вызвать раньше… бабушка не могла уже дышать самостоятельно – ее подключили к аппарату обеспечивающему искусственную вентиляцию легких и стали колоть седативные препараты… или, как выразился доктор, они «стали седировать» бабушку…
Да, после звонка Анютки я стала отваривать бабушке курицу, потому что в больнице она кушать ничего не смогла бы. Потом Анюта сообщила, что бабушка в реанимации… у меня случился ступор… я увидела, что мама вот-вот разрыдается, и испугалась самого страшного… она плакала навзрыд на моем плече, а я не знала, что она услышала по телефону… У мамы резко подскочило давление, она не могла спокойно дышать – хрипела. Потом выпила таблетку и сказала только «собирайся». Позвонила Алинка, спросила выезжаем ли мы: «Да, выезжаем, перезвоню и скажу, когда выходить». Дорога была тяжелой… мама пила какие-то таблетки, а потом ее ими же рвало… давление не опускалось. Мокрый снег, на одном участке ливень, потом просто мелкий-мелкий «пыльный» дождь и фуры по встречной… много-много фур… я сейчас рада, что была за рулем, потому что просто так ехать спокойно не смогла бы… в районке мы были часа в 2 ночи.
Нашли дежурную медсестру, спасибо этой девочке за помощь. Она измерила давление маме и тете, уколола первую и дала таблеток второй. Мы с папой пошли искать реанимационное отделение. Оно маленькое, на третьем этаже. Там страшно – все очень тихо разговаривают и постоянно пищат аппараты, запах больницы – нет, меня он не беспокоит, но кажется что там он особенный – так пахнут надежды на то, что не случится.
Молодой круглолицый, из-за румянца на щеках выглядящий, как крупный ребенок, врач сообщил, что всё плохо. Я плакала, папа успокаивал… нельзя было, чтобы мама меня такой увидела. Позвонила Анюте, она, конечно, не спала и ждала нас. Дома у бабушки… это всегда был и будет «бабушкин дом»: мы шли «к бабушке», даже если навещали деда, копали и сажали картошку «у бабушки», все праздники отмечали «у бабушки»… дома у бабушки расстелили постели и легли спать… о чем говорили не помню… никто не помнит…
Утром встали в разное время, Анюта раньше всех. Она напекла блинов. Моя милая Анюта переживала, что у бабушки они получаются вкуснее, и за этими переживаниями прятала совсем другие… средняя сестра – она самая сильная и волевая с детства, но это не значит, что ее сердце болит меньше. Звонили в реанимацию, услышали: «Состояние стабильно тяжелое». Подключили родственников, которые так когда-то работали. Они рассказали более доступно всё то же самое. Думаю, им сказали больше, а нас берегли.
Дома было холодно, все ходили больше молча, пытались найти себе занятие. В половине второго решили, что надо собираться – на завтра ведь всем на работу. Заехали в больницу. Мама осталась в машине, а мы втроем: папа, Алинка и я пошли в реанимацию. В тот день дежурил врач, которого родители хорошо знают - высокий, худой Пётр с седыми усами. Он сообщил, что готовиться следует к худшему, что бабушка в очень тяжелом состоянии и разрешил нам к ней пройти. Сейчас чувства двойственные, я рада, что у меня хватило сил зайти, и одновременно жалею, что видела бабушку такой… она была в сознании, лежала чуть-чуть на боку, потому что по трубкам у нее из легких выходила мокрота, во рту была большая трубка аппарата, который за нее дышал. Бабушка, как потом сказала Алинка, «стригла глазками». Она слышала наши голоса, но повернута была так, что видеть могла только врача… поэтому смотрела то в одну, то во вторую сторону, и всё нас не находила. Алинка подошла чуть ближе, и бабушка остановила свой взгляд на ней. Я думаю, бабушку это успокоило. А мы потом успокоиться не могли, слишком тяжело было видеть ее такой…
В 7 утра понедельника зазвонил телефон. Я услышала мамин голос. Почти спокойный и очень тихий, натужный. Она спросила, могу ли я приехать. Первой мыслью было, что ей хуже, что давление опять поднялось – и это тоже было правдой, но мама сообщила другое: «Бабушки больше нет».
Еще мама сказала, что Дима с Алинкой уже там – выехали в 3 -, а меня не будили, потому что ночь накануне я провела за рулем. Я встала с кровати, как отлаженный робот. Всё делала четко, быстро. Расплакалась только в ванной… Паша меня успокаивал, а я не могла остановиться и… поверить.
Всё черное…
Мы быстро доехали, мама уже была почти готова, папа еще спал, тоже не прилег за ночь.
Список продуктов…
Адрес, где можно купить венки…
Какой-то документ на Папину работу и деньги на похороны…
Мы выехали в 8.40 решать все эти вопросы… Паша отпросился с работы, я ему очень благодарна за такую поддержку, он и был за рулем… в 14 приехали «к бабушке».
Всё это время Димка с Анютой были в райцентре: покупали гроб, ждали вскрытия…
Его делают обязательно, отказ написать нельзя…
Я не была в морге, но впечатления у брата и тети остались ужасные. Дима рассказывал так: «Морг – это 2 комнаты. В первой стоит пара каталок, во второй всё происходит. Обстановка страшная, света нет, двери не запираются, и даже если их прислонить к коробке, то всё равно останется громадная щель, почти дыра.»
Алинка занималась домом, ей помогала папина сестра. Когда мы приехали, все зеркала уже были закрыты, мебель убрана. В гостиной стояли стулья, лавочки, постамент для бабушки и стол для «плакальщиц».
Пришли женщины, которые должны были готовить поминальные столы. Я теперь знаю, что близкие родственники готовить не могут.
Какие-то дела, что-то принести, что-то найти… после трех Анюта сказала по телефону, что они едут «домой»… с бабушкой.
Машину организовала соседка, она вообще много что подсказала и решила: сама недавно похоронила отца, а Анюта ей во многом тогда помогла.
Ожидание ужасно… для себя могу отметить, что самые страшные моменты – это ждать, когда привезут домой, увозить из дома и когда на кладбище закрывают крышку… навсегда.
Бабушку внесли, поставили, открыли гроб… мы и так плакали, но тихо… про себя, а тут все начали рыдать. Это очень больно.
Она такая спокойная лежала, лицо такое… без печати боли. Когда бабушка болела, у нее вокруг глаз появлялись темные круги, лицо становилось малоподвижным… сразу было видно, как ей плохо, а тут – тут она «спала».
Платье она себе сшила у племянницы лет 12 лет назад, после первого инфаркта. Сиреневое длинное с шитым поясочком. Недавно, вспоминали тети, собиралась померить и, если надо, чуть перешить. Мы ей подготовили платочек на руки: белый, с аккуратным кантиком и маленьким букетиком фиалок в одном из уголков. Волосы покрыли тонкой белой шалью с набивными мелкими цветами. Туфли черные, без каблучка. Поставили между пальчиков образик, одели на руку ружанчик, положили под подушку зёлки и молитвенник – так надо.
Ксендза в деревне в понедельник не было, он уехал еще утром в Гродно и должен был вернуться вечером. Это беспокоило, потому что мы не знали во сколько будем бабушку хоронить.
С половины четвертого стали приходить-приезжать родственники. Потом друзья, соседи, знакомые. Людей было очень много, венки стали ставить не только вокруг гроба, но и возле стенки. К семи вечера добрались «спявачкi» - пожилые женщины, которые читают молитвы и поют костельные песни. Приблизительно с этого же времени «бабушкиных гостей» стали приглашать за стол. В восемь подъехал ксендз. Он только-только успел переодеться с дороги и сразу к нам. Имшу назначили на 12 утра, а в 11 он обещал прийти отпевать. До этого я думала, что вокруг похорон слишком много суеты, но сейчас понимаю её чистый смысл: мысли о том, что что-то надо делать, что что-то нужно бы не забыть дают мозгу отойти от страшных мыслей… эта занятость успокаивает, позволяет отвлечься. Люди, которые приходят и сочувствуют – катализаторы слёз, но как же быть, если не выплачешься!? Добрые слова, слова участия, объятия. К ночи я уже не плакала, я почти спокойно ожидала завтрашнего дня. Дома отключили отопление, поэтому в комнатах, где не было постоянного потока людей, было очень холодно. Антония привезли домой часов в десять - он гостил у друзей. Анютка привела его за руку в комнату, где была бабушка, малыш стушевался в незнакомой обстановке. Зашептали «попрощайся с бабушкой», наш котик прижался к своей маме, сидя у нее на коленях, еще чуть-чуть посидел и попросил: «Можно я пойду?». Ближе к одиннадцати вечера Анюта стала укладывать Антония спать, я тоже уснула, и не слышала, как Паша читал малышу сказку. Снила пустоту.
Всю ночь у гроба просидели мама, Анюта, Алинка, тетя Ядзюня (Ядвига - бабушкина племянница и ровесница, а поэтому и лучшая подруга) и две бабушкины сестры: Рэня (Ирена) и Лёдзя (Леокадия).
Утром мельница завращалась снова. Все, кто был дома, начали с кофейно-чайного завтрака, потом стали подтягиваться все остальные. Ксендз перенес службу на более раннее время: вместо 12, мы были в костеле уже в 11.30 от дома шли пешком и туда, и, потом, до кладбища. Какой красивый выдался день! Такой чистый и сияющий. Имша прошла быстро.
На кладбище собралось очень много людей.
Сырая ямка, «жвирок» кучкой.
Ксендз отчитал молитвы, а мы гладили бабушкины руки, лицо сидя на корточках. Её так не хотелось отпускать. Потом пришлось прощаться. Крышку закрыли. Одно из самых сильных впечатлений – ужасно больно и абсолютное ощущение нереальности момента.
Стук песка о дерево… люди, берущие горсточки холодной, песочного цвета субстанции.
Всё время, пока «творилась» могилка, спявачки читали коронку (ружанец перенесли на время перед поминальным обедом, потому что день хоть и был удивительно солнечным, теплом не баловал). Расставили венки. Расселись по машинам.
Дома был обед. До него читали молитвы и пели песни. Получилось долго – час с минутами.
Стол хвалили – всё было вкусно.
И потом мы убирали в зале и спальне, мыли посуду и подметали полы. Сортировали всё, что осталось съестного, по коробочкам и баночкам.
После 20.00 Пашка, я и Димка выехали в Минск - утром нам всем нужно было быть на работе. Родители и Алинка приехали на следующий день.